27 июля 1794 года (9 термидора по республиканскому французскому календарю) произошло событие, которое вполне может быть поучительным и сегодня. Если, конечно, не смотреть на историю с позиций "это - прославляем, а то - не видим в упор и знать не хотим".
Организаторы террора во Франции сами оказались его жертвами.
Но обо всем по порядку.
За полтора месяца до того был принят "закон" о революционном трибунале. Который нарушал вообще все и сразу представления о праве, включая принятую республикой Декларацию прав и свобод человека и гражданина.
Вводилась новая юридическая категория - "враг народа" (сталинисты были тут не первыми!) Причем толковалось это расширительно.
"Врагом народа" мог оказаться "спекулянт". А мог и не только он.
Вот кто, например, относился к "врагам народа":
- те, кто распространял дезинформацию с целью вызвать беспорядки и раскол в обществе (сейчас сказали бы - "фейки");
- те, кто распространял информацию, способную вызвать "упадок духа" нации (то есть, не фейки, а вполне правдивую информацию, которую очень не хотелось слышать революционной власти - или дискредитирующую революционную власть);
- те, кто будет вводить в заблуждение общественное мнение, "мешать просвещению народа, развращать нравы и общественное сознание, извращать энергию и чистоту революционных и республиканских принципов" (ну, тут толкуй, как хочешь).
И это не всё.
Закон имел обратную силу. Подсудимые лишались права на защиту. Судьи должны были руководствоваться совестью (которой у большинства из них и в помине не было).
А за все "преступления" полагалась смертная казнь.
Только в Париже за полтора месяца казнили свыше тысячи человек, зверства творились и в регионах.
Максимилиан Робеспьер
Но случилась вполне понятная вещь: несколько комиссаров Конвента, изгнанных из гестапо за жестокость отозванных из регионов за "эксцессы" и некоторое число нечистых на руку депутатов Конвента поняли, что скоро доберутся и до них. И составили заговор ворюг и кровопийц.
27 июля на заседании Конвента было решено не давать слова Робеспьеру и другим организаторам террора. А остальные выступавшие произносили обвинительные речи в их адрес. Затем прозвучал призыв арестовать Робеспьера.
Что и сделали.
Но тут у заговорщиков что-то пошло не так. Арестом лидеров якобинцев возмутилась Коммуна Парижа (не путаем с коммуной 1871 г.) И объявила о восстании, а заговорщиков - вне закона (что означало казнь без суда). Заговорщики объявили вне закона восставших.
Короткая гражданская война в Париже продолжалась несколько часов.
Арестованных удалось освободить, центром восстания стала Ратуша. Но указы и контр-указы создали обстановку замешательства, войска просто не понимали, кто, что и почему от них хочет. И в хаосе заговорщикам удалось переломить ситуацию: гвардейцы, охранявшие Ратушу, разошлись. И когда колонны Конвента вошли в Ратушу, стрельбы почти не случилось, хотя Робеспьера все же ранили.
А дальше последовала казнь организаторов террора, их отправили на гильотину без суда и следствия из тюрьмы Консьержери - ровно так, как они сами отправляли людей на смерть.
Чудовищный "закон" о Ревтрибунале был отменен через несколько дней, хотя все шло не слишком гладко, еще звучали требования продолжения террора.
Ворюги переиграли в аппаратных играх кровопийц. Почти все участники заговора из числа комиссаров отправились кто в ссылку в дальние колонии, а кто и на гильотину. Из кровопийц спасся Фуше. (Потом он стал министром полиции при Наполеоне, потом - сторонником монархии, но на наполеоновские "100 дней" вновь стал бонапартистом).
А выводы - просты.
Если ты прикрываешь кризис террором, то впереди, скорее всего, тебя не ждет ничего хорошего.
Если строишь общество прав и свобод, то никакие "чрезвычайные обстоятельства", "новые вызовы" не должны приводить к перечеркиванию прав и свобод ("временному", да-да, это всегда в таких случаях говорится).
Ворюги, конечно, омерзительны, пост-термидорианское правление было из рук вон отвратительным. Но террор кровопийц все же прекратился.
Самые ужасные каннибалы из кровопийц могут носить звание "неподкупных".
Но кто бы эти выводы выучил...
! Орфография и стилистика автора сохранены
